В конце т. Маяковский отметил, что эта работа с успехом проводится и на Украине (в частности, Ассоциацией панфутуристов).
Без всяких предисловий и вступительных слов Маяковский начал сразу:
«Сосновский жаловался как-то, что несмотря на то, что он правит корреспонденции рабкоров, они все же плохи». Наши литераторы, хотя и советские, воспитаны на старых литературных формах и вкусах. Исправляя корреспонденции рабкоров, они доводят их до уровня общего шаблона. Вычеркивая из них слова и выражения, часто корявые, но полные образности, они лишают их той свежести, какую они имели до исправления. Вот сборничек рабкоров Хамовнического района. Назван он тоже по-старому «Лепестки». Где, спрашивает он, на производстве рабочий сталкивался с лепестками. Хохотал он до упаду над стихами вроде таких:
Я — пролетарская пушка,
Стреляю туда и сюда.
Тут видна рука исправляющего стихи, или выбросившего пару строчек, или что-то подменившего.
Вот образец старых понятий. Тов. Стеклов употребил раз выражение: «Надо поставить точки над «i», а «i»-то у нас давно уже нет, и многие, научившиеся теперь грамоте, понятия о нем не имеют. Или выражение: «красной нитью проходит». Кто ее видит эту нить? Все это трафарет.
Таким языком «шпарили» десять лет тому назад. Его надо сдать в архив, а учиться надо у жизни, у действительности, окружающей рабочего. Надо не бояться корявых слов и корявых выражений. Больше того, за них надо драться с редакцией и отстаивать их.
Что язык наш надо освежить, было ясно уже давно для Ильича. Он говорил, что нужно научиться телеграфному языку. Писать как можно покороче, но чтобы всякий понял. Задачей сегодняшнего дня т. Маяковский считает — не подражать старым литературным формам, а писать понятными, жизненными словами. Слова — это наш материал, из которых мы строим образы так же, как рабочий делает вещь из стали, кожи или бумаги. Слова эти нужно отстаивать, как мы отстаиваем правдивую мысль.
На что Демьян Бедный пролетарский поэт, а его многие не понимают. Красноармейцы его очень любят, но не все понимают. А это оттого, что и Демьян Бедный одержим старыми литературными навыками. Его <Маяковского> призыв к рабкорам и совет, как поэта: «Заботьтесь о собственном языке, ибо важно и существенно только то, что выражает вашу мысль».
«Ни одна мать, ни тетка, ни отец из присутствующих сегодня в театре, не станет хвастаться перед своими знакомыми, что их сын, дочка или племянница умеют шить хорошие сапоги, варить вкусную пищу, а вот про то, что в день именин они умеют написать две колонки стихов в альбом или нарисовать головку котика, про это хвастают везде».
Первое (шить сапоги, варить пищу) звалось «простою работою», и этим занимался рабочий.
Другое — звалося «художественным творчеством», и им занималась избранная «интеллигенция».
Так было.
Так и сегодня: кто не работает, тот и не ест. Искусство превращается в «работу для избранных» у одних и в «просто работу» у нас («Лефа»).
«Художественное творчество» — признается нужной работой требованием коренного сегодняшнего потребителя, не как слово для отдыха, «развлечения», а как выработка слов, улучшающих, организующих нашу жизнедеятельность.
На фронте этого художественного творчества предложения, к сожалению, по-прежнему в десятки раз превышают спрос. Это должно быть решительно изменено.
Что касается задач сегодняшних работников над словом (организаторов языка), то нужно пересматривать запасы старого словесного материала и создавать из них новую речь, организующую сегодняшний день. Свежие, сегодняшние слова нужно оставить, остальное на помойку.
Слово, как и общественная структура, как быт, как одежда, как воздух — требует «проветривания», «чистки», «мытья».
Искусство должно тесно сомкнуться с жизнью (как интенсивная функция последней). Либо слиться с ней, либо погибнуть.
Три года тому назад считалось хорошим тоном крыть Мейерхольда. Таким же хорошим тоном считается теперь нести о нем восторженную чепуху. Как борющийся в одном лагере с Мейерхольдом, я считал нужным, прав ли Мейерхольд, или не прав, принимать на себя все удары, направленные против него. Однако на этот раз мне приходится самому подлить дегтя в фимиам. Но это вовсе не значит, что я выступаю против Мейерхольда.
«Д. Е.» произвело на меня удручающее впечатление. Театральное мастерство, понимаемое как своего рода супрематизм, здесь доведено до абсурда. Мейерхольд — гениальный режиссер по сравнению с прочей театральной ерундой. Пьеса же «Д. Е.» — абсолютный нуль. Слово в ней, ее сценический материал — убожество. Переделывать беллетристические произведения в пьесу может только тот, кто выше их авторов, в данном случае Эренбурга и Келлермана. Без этого условия спектакля как орудия классовой борьбы нет и быть не может.
Театр проявил пренебрежение к литературному и декоративному моментам. Три экранчика убоги по сравнению с кинематографом. Это деревянные корыта, которые разобьются через четыре спектакля. «Борьба с кинематографом» не может достичь цели. Ввод красноармейцев и матросов на сцену — дикость. Это какой-то институт театральных денщиков.
В «Д. Е.» поставлены точки над i. Высшим достижением Мейерхольда был «Великодушный рогоносец». Затхлый «Лес» Островского на революционных подмостках был шагом назад. Выхолощенное «Д. Е.» — второй шаг назад. Мейерхольд это лучше всех понимает. И все же любой лозунг «Д. Е.» — лучше галиматьи старых театров. Но театр должен вооружиться всеми достижениями искусства.